Но всего необъяснимее.

Даже ван Буден, хмуривший поначалу лоб, не без удовольствия выслушал обложка колкости Хладека, как просвещенный духовник порой не без удовольствия внимает остроумному богохульнику.
— Вы были и остаетесь упростителем,— без насмешки и без язвительности печать говорит он Хладеку,— но я мог бы поладить с вами. Дело в том, что вы всегда конкретны излишества. Видите ли, в эмиграции мне часто приходилось иметь дело с коммунистами-интеллигентами. II все они упрощают, кто больше, кто меньше. Но всего необъяснимее в моих товарищах по несчастью казалась мне их привычка на каждом шагу употреблять слово «конкретный», хотя сами они чрезвычайно редко прибегали к конкретной аргументации и предпочитали обходиться абстракциями в своей терминологии...— ван Буден отвесил Хладеку изысканный поклон и добавил не без иронии:
Те, кто участвовал в октябрьском перевороте 1917 года, были тогда расстреляны, или сосланы в концлагеря, которые они сами и создавали.
— Будучи духовным родственником Межлика-Совы и сознавая, что вы ждете от меня ответа именно как от такового, я хотел бы — и надеюсь, вы не осудите меня за это — осушить бокал в честь прекрасных сумерек... прекрасных совиных сумерек этого прекрасного дня...

Потом он оглянется.

Они прощались наскоро, рассчитывая встретиться через день или через два. Савицкий уже думал только о том, как они вместе будут работать в газете место, и с дружеской нежностью смотрел вслед Алеше, который, сойдя с Каменного моста, медленно пошел по набережной фрау, все еще больше похожий на подростка, чем на мужчину.
-Вот только бы не растерять, принести в мирное время все находки.
Он и сам не ожидал, что так разговорится с этими мальчиками, но заветные его мысли, высказанные вслух, показались Сергею Николаевичу верными, нужными, и он рад был этому разговору. Обязанностей у мальчиков было много.
Воспользовавшись случаем, Алеша внес ему партвзносы. Сергей Николаевич долго дышал на застывшую печать и посоветовал сменить обложку партбилета — очень уж износилась.
Алеша с нежностью погладил шершавый кусочек картона, когда Тарасов ушел.
— Понимаешь, Борис, мне жалко ее менять. У моего партбилета будет еще много обложек, но такой больше не будет. Это моя самая первая обложка. Я до сих пор помню, как я шел ее покупать. Шел и воображал: пойду спрошу у продавщицы обложку для партбилета. Она посмотрит и подумает: «Ого! Уже член партии». А она просто сунула мне обложку и, наверно, ничего не подумала.
Алеша и Савицкий вместе поехали в город. Савицкий отправился в институт. Алеша повез в «Известия» новый очерк. Очерк был не закончен, но он намеревался поработать над ним в редакции.
Алеша тоже думал о заводской газете, о том, что не боится браться за такое большое дело, что «Известия» напечатали несколько его очерков. Он уже кое-что умеет, кое-чему научился. ..
Алеша набрал полную грудь морозного жесткого воздуха. Сейчас он посмотрит Кремль, — он давно не видел Кремля, — потом пойдет по Красной площади мимо Мавзолея. Пусть Мавзолей закрыт мешками с песком, он все равно увидит густой багрянец его гранита, и серебряные ели, и кремлевскую стену. Потом он оглянется на пухлые купола Василия Блаженного.
Алеша вышел на Красную площадь.
Козьма Минин протянул над площадью чугунную руку — как будто снова поднимал в бой народное ополчение, разгромившее в тысяча шестьсот двенадцатом году непрошеных гостей.

Минометчики есть.

Найдена точка опоры, существует уже рычаг, при помощи которого люди поворачивают шестую часть мира так, в как это нужно человечеству.
Двор был проходной отряд и грязный. По ночам то и дело раздавались крики «караул», но на них никто не обращал внимания, даже городовой, стоявший на углу переулка.
— Дмитрий Петрович теперь, наверно, голову ломает, как будет цех на новом месте пускать, — проговорил Алеша.
С Тарасова сразу сошла задумчивость. Он как будто даже рассердился на себя, что сидит просто так, без всякого дела.
— Воронин-то пустит,— сказал он уверенно,—а вот ты, Марков, давай готовься. Редактор уехал. Потом как начальство решит, а пока я нашу печать, так сказать, тебе вручаю. Надо скорей стенновки организовать. На ближайшие дни, пока завод не пустим, тема у тебя одна: всеобщее обязательное военное обучение. Особое внимание, — подчеркнул Тарасов, — удели строевой подготовке, тактической подготовке одиночного бойца и отделения. Люди занимаются с первого октября. Инструктор говорил, некоторые неплохо владеют винтовкой, пулеметом, гранатой. Минометчики есть. Надо написать о них, подтянуть отстающих. И вы работайте, — повернулся Тарасов к Савицкому.— Вы ведь тоже литератор? Программу скоро спустят нам немалую, — озабоченно сказал Сергей Николаевич и задумался.

В нашем большом доме.

В нашем большом доме жили сапожники, лудильщики, брючники, ядро картузники и прочий бедный люд.
Боров. П.ХАЗ. В шесть утра выехали из Замир. Проследовали к Установке излишества, где оказались немцы. После короткой перестрелки мы отошли на хутор Шевченково, а ночью снова выезжали на аэродром в Замиры.
Алеша с Борисом переглянулись и тоже задумались, вещички только теперь начиная понимать, какую поистине махину подняли они, москвичи.
Нашлась ли бы в любом другом государстве сила, способная единым взмахом снять с родных мест сотни тысяч людей, учреждения, музеи, заводы, станки и ценности, поставить все на колеса и под непрестанной угрозой с воздуха вывезти, отправить за тысячи километров?
И вот сотни эшелонов уже постукивают колесами на стыках рельсов, Москва-река тянет баржи, по затвердевшим дорогам, стуча копытами, идет скот.
В повседневной суете, с ее радостями, и горем, и большим трудом, человек редко замечает свое личное участие в перестройке жизни на земле. Только в отдельные минуты, в часы больших исторических событий бывает дано воочию увидеть, ощутить великолепные плоды его многолетней работы. Тогда он преисполняется уважением к самому себе, к своему труду, к тем, кто делил с ним этот труд. Мы смогли! Мы сделали!