Какая женщина?

Но куда делась робость арестантов, они вырвали плетки из рук истязателей и стали сужать кольцо вокруг них. И вот тут стражники решились на отчаянное: выхватили маузеры и в упор выстрелили в наседавших.
Секунды растерянного страха, но только секунды. Затоптала бы стражников толпа, смяла, но один из них крикнул:
— Бежим!
Они скрылись в своей комнате и заперли дверь на засов. А только арестанты попытались выломать дверь, сразу же открыли стрельбу.
Двое, самые усердствующие, попали под пули и упали возле двери.
— Стой!— крикнул Абдурашидов.— Стой! Отходи подальше. Слушай меня!
Подземельники попятились и сгрудились в мирную кучку, надеясь узнать что-то обнадеживающее. И Абдурашидов заговорил:
— Это я сделал так, чтобы там, наверху, узнали о нас. Помогла мне женщина.
— Какая женщина?
— Зачем вам знать имя. Она там, наверху. Она и дальше станет помогать нам. Нас освободят, а виновные понесут кару...
— А что за женщина в вашей комнате?

Так и сделали.

Если часовой обнаружит какую-либо неисправность на посту, а также нарушение порядка вблизи своего поста или на соседнем посту, он вызывает начальника караула или своего разводящего, а услышав лай караульной собаки, немедленно сообщает установленным сигналом в караульное помещение.
Так и сделали. Под прикрытием промозглого осеннего тумана взвод Столбова направился в4 «Скутули». Примерную численность и вооружение шуцманов Жанис Аберсон разведал заранее, сейчас надо было только проверить, нет ли каких изменений. Проводником вызвался Индрикис Тирум, который лично знал начальника небольшого скутульского гарнизона, некоего капитана полиции.
Под покровом рано опустившейся темноты партизаны блокировали хозяйственные постройки, затем ворвались в жилой дом.
Мачинь оказался прав, шуцманы никак не ждали гостей, даже не выставили караула. Часть шуцманов коротала время на кухне, за стаканом самогона, часть в горнице играла в карты.
Увидев партизан, они так растерялись, что только командир — капитан полиции — успел выхватить пистолет, но тут же упал. Остальных шуцманов взяли в плен, среди партизан не было даже раненых; неожиданность, по-видимому, была слишком велика — такой дерзости шуцманы от каких-то там партизан не ожидали.
Партизанам достались довольно богатые трофеи: три станковых пулемета, один автомат, семь винтовок, медикаменты, продукты.
Оружие и медикаменты были очень нужны отряду, а вот что было делать с пленными? Партизаны взяли с них обещание никогда больше не участвовать в боях ни против партизан, ни против Красной Армии и отпустили на все четыре стороны.

После чая.

Думаешь, не справлюсь?— подозрительно спросил Виктор.
Иона Никитич поднял голову.
— Ну нет, — сказал он, — такого не может быть, чтобы Куприн с делом не справился. Справишься. Надумал— учись. Дело хорошее. Вот и последний сын кузнеца Ионы образованным будет. Давай-ка, мать, обед.
Мать сидела на хозяйском месте, между сыном и мужем. Иона Никитич, шумно потягивая из ложки суп, глядел то на нее, то на Виктора, и ему самому не верилось, что эта маленькая, сухая, как снеток, старушка родила и вырастила таких семерых богатырей да еще дочку. Теперь не угадать, а в молодости и она была хороша, да вот всю себя раздала детям.
После чая Виктор ушел заниматься, вышла куда-то и мать. Иона Никитич остался один.
Он прошелся по просторной, хорошо убранной комнате (если б кто-нибудь лет сорок назад сказал Ионе-кузнецу, что будут у него три такие комнаты!), подсел к приемнику. Открылся зеленый глазок. Огромный мир дышал, жил и боролся в эфире. Большие пальцы Ионы Никитича с привычной нежностью  перебирали  кнопки  приемника, но Иона Никитич не слышал передач. Он думал о том, что последний сын его уходит за образованием. Этому радоваться надо, а ему сейчас почему-то грустно. Выучится Виктор и тоже, наверно, уйдет, как шестеро старших, на новую работу, в новый, может быть, город, в общем из дому.